ХРОНИКИ ТЕРРОРА. ОДИН ДЕНЬ СОСЕДКИ
ГДЕ СЫНОВЬЯ? РОДИНУ СПАСАЮТ?
Более половины «россиян» уже считают, что что-то пошло не так. Курс неправильный. Нужны перемены. Либералы-социологи встревожены. Что-то зреет. И они нащупывают это «что-то». Потому что тогда придется срочно куда-то деваться. Если вновь заработают предприятия. Если бюджетные средства пойдут народу. Если прекратится вывоз капитала.
Более половины «россиян» уже считают, что что-то пошло не так. Курс неправильный. Нужны перемены. Либералы-социологи встревожены. Что-то зреет. И они нащупывают это «что-то». Потому что тогда придется срочно куда-то деваться. Если вновь заработают предприятия. Если бюджетные средства пойдут народу. Если прекратится вывоз капитала. И надо будет внутри осваивать средства. Строить. Созидать. Развивать. Тогда кому они будут нужны… Лопаты в руки и – вперед. Восстанавливать утраченное. В этих опросах – все больше тревог и страха – поскольку приходит пора ответственности. За что? За то, что творили те, с кем их ассоциирует народ…
Есть и те, кого они никогда не учтут. С кем они никогда не свяжутся. До кого не дойдут со своими опросами. Они еще не умерли. Они еще живы. Но связи у этих социологов с ними нет, и никогда не будет.
Соседка. Тетя Оля. Ушла из жизни. В деревне говорят так, будто человек сам решает – когда ему покинуть нас. Белый свет. И отправиться в иной. Про тех, что не вернулись с войны, говорили тоже непривычно для уха – упал. Будто споткнулся. Словно еще может встать, отряхнуться. И вернуться домой.
Тетя Оля уходила одна. Их истории. Хроники ухода – не напишет никто. Никакой социолог. Так что ее никогда никто и не спрашивал – а как она хотела бы жить. Или в какой обстановке уйти…
Прошлый век. Восьмидесятые. Ноги еще ходят. Внуки еще приезжают. Забор стоит. Можно дойти и до магазина. И даже раз в год – на кладбище. Помянуть своих. Церковь-то была закрыта.
Священника расстреляли в 1931-ом. Жену его в в 38-ом. Но и тогда. Без них уже, сами – когда рождался ребенок – готовились к крестинам. Иногда по году ждали – при трудностях, когда доставят отрез хорошего полотна. Для крестильной рубашки. И тогда уже, накопившихся за это время, родившихся – скопом. Одной командой в одинаковых этих рубашечках – крестили… Тогда она была еще слишком молода. Молчалива.
Война. Следующие трудности. Картошку свою собирали при свете костра. Весь световой день – лесоповал. Битва со снежными сугробами. Уход за хлипкой общественной коняшкой. Упадет она – упадешь и ты. Но не унывали. Почему-то радостно было. Жили дружно. Вместе. Помогали, чем могли.
Правда, те, что за двумя реками – жили тогда получше. Комиссии не доставали. Не могли отнять. Меняли продукты на вещи. Округа ходила – считай, без штанов, без исподнего. А они – там, за рекой, крепчали.
Дальше при Никите «неперспективные» деревни вывезли. Позакрывали. Собрали поближе к большим. Но и то, разделение оставалось. Райцентр все забирает в первую очередь. Остальным – что останется… Все равно наработали, скопили… И техники, и обработанных земель… Трудились всю жизнь… Но и праздники тоже были. Село – одна улица. В несколько километров. Ветка. На которой, как смородиновая гроздь – ягоды деревень. И вот эта улица течет – в праздники в обе стороны. Как река. Песни. Знакомства. Пьяных было не так много. Стыдили их. Радовались друг дружке. Ухаживали.
Рабочий день ввели. Деревня перестала непрерывно трудиться. Как сломавшийся двигатель. Давать сбои. В «свободное время» мужики стали у магазина присаживаться. Курить. Ждать. Когда хоть капля упадет на край рта…
Прошло еще лет двадцать. Готовились к укрупнению. Построили садик на двести мест. На двести подсолнушков. Чтоб цвели. Горланили. Радовались. Пекарню. Столовую. Контору хозяйственную. Даже очистные – будто маленький город. На несколько тысяч…
Перестройка. Все замерло. Надломилось. Пошло обратно. Садик так и не открыли. Хозяйство – директор стал забирать в «частные руки». Перевозить на свой двор. Деревенские злились. Ругали за глаза. Но ничего не делали. Раз такой закон – получили паи, ждем, что землю дадут. А пока что цыганские торговцы приедут. То на спирт начнут все менять. То на ваучеры. На паи.
Без работы мужики – закручинились. Запили, как никогда раньше. И – пополнили кладбище. Стройными рядами. Ушли. Вповалку. Пьяными шагами. Кто от «снежинки», кто от «Льдинки», «Максимки». «Трои». Позамерзали. По пьянке давя друг друга…
Все затихло. Вместо детей двухсот – еле осталось всего жителей. По селу не идешь – ползешь. Одного дома нет, другого – будто выпавшие зубы. Зато кладбище все виднее. Все цветистее…
Магазина было два. В центре – до него километра три с лишним. Уже не дойти. Другой на горке, в предыдущей деревне. И до него километр с лишним… Целый подвиг. Собраться. За хлебом. За «концервами». Своей скотины – совсем не стало. Нет сил. Ни на что.
Если идет, кто поздоровей – соседка, так это хорошо. Дети – приезжали по осени. Картошку собрать. Да увезти. А теперь и огород нет сил держать. Поле-то общее. Пашут трактором на всех. Но уж свою полосу – ни посадить, ни обиходить. Забор рушится.
Еще горе. Ближний магазин стал, тоже как болезный – сначала работать с перерывами. Три раза в неделю. И то потому, что продавщице – не хотелось терять работу. В морозы, в стылом помещении, в бывшей хате-развалюхе – нетоплено… Тяжело. Трудно. Держалась, как могла. Пока все же не стали закрывать. На то время, когда нет дачников. Машина приезжает раз в три дня. И то хорошо. Снег чистить – нет сил. А дрова надо каждый день. Воду. Помочь может только соседка. Сама такая. Коротаешь день. Глядишь в окно белое. Никто не идет. Только молитвы. Не пора ли уходить… Но еще не берут… Еще потихоньку скрипеть. Каждый день… Каждый день… Каждый день…
Воспоминания. Прабабушка. Светлое детство. Пусть бедное. Но теплое. Из-под одеяла неохота вылезать. Игры под окнами. Под сливом для воды. Вода пробила за десятки лет свою канаву. Ты строишь вокруг нее что-то. Втыкаешь ветки. Натягиваешь нитки. Это электричество идет к людям. Детский мир. Простой. И веселящий уставшее сердце, даже под старость.
Теперь даже дом стареет вместе с тобой. Переломился посредине. Провалился. Надломился какой-то хребет внутри. Как у всего мира, что был вокруг. Только искры сочувствия. Больницы не стало. Приедет фельдшер, Зоя, на велосипеде, летом. Померяет давление. Оставит таблетки. А дыхание – рвется все сильнее. Сил-то едва-едва пройтись по дому. И разок выглянуть на крыльцо. До магазина уж никак. До кладбища, церкви. Даже если кто отвезет – не можешь… Только тогда уж, в последний путь…
Пришел день, когда и баба Оля ушла. Упала на этой войне. Против простого народа. Неучтенного. Погибающего вот сейчас, пока ты читаешь эти строчки – десятками тысяч. Ушедшего миллионами. Молча. Заброшенно. И не будет никогда никакого решения – от тех, кого ты ругаешь во всем этом. Никогда. Для них – это не люди. Никто.
Но и ты, уходя, или падая на этой войне – помни. Как было раньше написано про смерть – «и приложился он к народу своему». К кому ты приложишься. К чужакам, которым ты все же отдаешь свое внимание? К героям сериалов?
Или к ним, тихим, безвестным, молчаливым. С кем ты никогда не разговаривал. Не виделся. Но с кем у тебя одно происхождение. И – одно будущее. Только, что ты скажешь при встрече? Как ответишь? Кому помог? Что сделал? Как постарался, чтоб не было больше этого тления? Как тебя запишут в эти хроники террора? Кем? Без вести пропавшим? Подумай.
И носило тебя, как осенний листок… Как пел Ножкин… Все, что мог не сберег…
Ю.Екишев
___________________________
Благодаря вам и вашей поддержке создан сайт: http://sobor.news/
Более подробный анализ смотрите в разделе "НАШИ МАТЕРИАЛЫ": http://sobor.news/category/новости/наши-материалы/
Поддержать нас: http://sobor.news/category/новости/поддержать-нас/
Связаться с нами: http://sobor.news/действие/
комментариев нет